«…Между двух широких колонн направо, там, где начинается придел Варвары Великомученицы, возле ширмы, ожидая очереди, стоят исповедники… Тут же и Митька, оборванный, некрасиво остриженный мальчик с оттопыренными ушами и маленькими, очень злыми глазами. Это сын вдовы поденщицы Настасьи, забияка, разбойник, хватающий с лотков у торговок яблоки и не раз отнимавший у меня бабки. Он сердито оглядывает меня и, мне кажется, злорадствует, что не я, а он первый пойдет за ширму. Во мне закипает злоба, я стараюсь не глядеть на него и в глубине души досадую на то, что этому мальчишке простятся сейчас грехи.

Впереди него стоит роскошно одетая красивая дама в шляпке с белым пером. Она заметно волнуется, напряженно ждет, и одна щека у нее от волнения лихорадочно зарумянилась.

Жду я пять минут, десять… Из-за ширм выходит прилично одетый молодой человек с длинной, тощей шеей и в высоких резиновых калошах; начинаю мечтать о том, как я вырасту большой и как куплю себе такие же калоши, непременно куплю! Дама вздрагивает и идет за ширмы. Ее очередь.

В шелку между двумя половинками ширмы видно, как дама подходит к аналою и делает земной поклон, затем поднимается и, не глядя на священника, в ожидании поникает головой. Священник стоит спиной к ширмам, а потому я вижу только его седые кудрявые волосы, цепочку от наперсного креста и широкую спину. А лица не видно. Вздохнув и не глядя на даму, он начинает говорить быстро, покачивая головой, то возвышая, то понижая свой шепот. Дама слушает покорно, как виноватая, коротко отвечает и глядит в землю.

«Чем она грешна? — думаю я, благоговейно посматривая на ее кроткое красивое лицо.- Боже, прости ей грехи! Пошли ей счастье!»

Но вот священник покрывает ее голову епитрахилью.

— И аз, недостойной иерей…- слышится его голос… — властию его, мне данною, прощаю и разрешаю тя от всех грехов твоих…

Дама делает земной поклон, целует крест и идет назад. Уже обе щеки ее румяны, но лицо спокойно, ясно, весело.

«Она теперь счастлива,- думаю я, глядя то на нее, то на священника, простившего ей грехи. — Но как должен быть счастлив человек, которому дано право прощать».

Теперь очередь Митьки, но во мне вдруг вскипает чувство ненависти к этому разбойнику, я хочу пройти за ширму раньше его, я хочу быть первым… Заметив мое движение, он бьет меня свечой по голове, я отвечаю ему тем же, и полминуты слышится пыхтенье и такие звуки, как будто кто-то ломает свечи…

Нас разнимают. Мой враг робко подходит к аналою, не сгибая колен, кланяется в землю, но, что дальше, я не вижу; от мысли, что сейчас после Митьки будет моя очередь, в глазах у меня начинают мешаться и расплываться предметы; оттопыренные уши Митьки растут и сливаются с темным затылком, священник колеблется, пол кажется волнистым…

Раздается голос священника:

— И аз, недостойный иерей…

Теперь уж и я двигаюсь за ширмы. Под ногами ничего не чувствую, точно иду по воздуху… Подхожу к аналою, который выше меня. На мгновение у меня в глазах мелькает равнодушное, утомленное лицо священника, но дальше я вижу только его рукав с голубой подкладкой, крест и край аналоя. Я чувствую близкое соседство священника, запах его рясы, слышу строгий голос, и моя щека, обращенная к нему, начинает гореть… Многого от волнения я не слышу, но на вопросы отвечаю искренне, не своим, каким-то странным голосом, вспоминаю одиноких богородицу и Иоанна Богослова, распятие, свою мать, и мне хочется плакать, просить прощения.

— Тебя как зовут? — спрашивает священник, покрывая мою голову мягкою епитрахилью.

Как теперь легко, как радостно на душе! Грехов уже нет, я свят, я имею право идти в рай! Мне кажется, что от меня уже пахнет так же, как от рясы, я иду из-за ширм к дьякону записываться и нюхаю свои рукава. Церковные сумерки уже не кажутся мне мрачными, и на Митьку я гляжу равнодушно, без злобы.

— Как тебя зовут?- спрашивает дьякон.

— Федя.

— А по отчеству?

— Не знаю.

— Как зовут твоего папашу?

— Иван Петрович.

— Фамилия?

Я молчу.

— Сколько тебе лет?

— Девятый год.

Придя домой, я, чтобы не видеть, как ужинают, поскорее ложусь в постель и, закрывши глаза, мечтаю о том, как хорошо было бы претерпеть мучения от какого-нибудь Ирода или Диоскора, жить в пустыне и, подобно старцу Серафиму, кормить медведей, жить в келии и питаться одной прочфорой, раздать имущество бедным, идти в Киев. Мне слышно, как в столовой накрывают на стол — это собираются ужинать; будут есть винегрет, пирожки с капустой и жареного судака. Как мне хочется есть! Я согласен терпеть всякие мучения, жить в пустыне без матери, кормить медведей из собственных рук, но только сначала съесть бы хоть один пирожок с капустой!

— Боже, очисти меня грешного, — молюсь я, укрываясь с головой. — Ангел-хранитель, защити меня от нечистого духа.

На другой день, в четверг, я просыпаюсь с душой ясной и чистой, как хороший весенний день. В церковь я иду весело, смело, чувствуя, что я причастник, что на мне роскошная и дорогая рубаха, сшитая из шелкового платья, оставшегося после бабушки. В церкви все дышит радостью, счастьем и весной; лица богородицы и Иоанна Богослова не так печальны, как вчера, лица причастников озарены надеждой, и, кажется, все прошлое предано забвению, все прощено. Митька тоже причесан и одет по-праздничному. Я весело гляжу на его оттопыренные уши и, чтобы показать, что я против него ничего не имею, говорю ему:

— Ты сегодня красивый, и если бы у тебя не торчали волосы и если б ты не был так бедно одет, то все бы подумали, что твоя мать не прачка, а благородная. Приходи ко мне на пасху, будем в бабки играть.

Митька недоверчиво глядит на меня и грозит мне под полой кулаком.

А вчерашняя дама кажется мне прекрасной. На ней светло-голубое платье и большая сверкающая брошь в виде подковы. Я любуюсь ею и думаю, что когда я вырасту большой, то непременно женюсь на такой женщине, но, вспомнив, что жениться — стыдно, я перестаю об этом думать и иду на клирос, где дьячок уже читает часы».

Чехов

ЭЛЕГИЯ
Так сочинилась мной элегия
о том, как ехал на телеге я.

Осматривая гор вершины,
их бесконечные аршины,
вином налитые кувшины,
весь мир, как снег, прекрасный,
я видел горные потоки,
я видел бури взор жестокий,
и ветер мирный и высокий,
и смерти час напрасный.

Вот воин, плавая навагой,
наполнен важною отвагой,
с морской волнующейся влагой
вступает в бой неравный.
Вот конь в могучие ладони
кладет огонь лихой погони,
и пляшут сумрачные кони
в руке травы державной.

Где лес глядит в полей просторы,
в ночей неслышные уборы,
а мы глядим в окно без шторы
на свет звезды бездушной,
в пустом сомненье сердце прячем,
а в ночь не спим томимся плачем,
мы ничего почти не значим,
мы жизни ждем послушной.

Нам восхищенье неизвестно,
нам туго, пасмурно и тесно,
мы друга предаем бесчестно
и Бог нам не владыка.
Цветок несчастья мы взрастили,
мы нас самим себе простили,
нам, тем кто как зола остыли,
милей орла гвоздика.

Я с завистью гляжу на зверя,
ни мыслям, ни делам не веря,
умов произошла потеря
бороться нет причины.
Мы все воспримем как паденье,
и день и тень и сновиденье,
и даже музыки гуденье
не избежит пучины.

В морском прибое беспокойном,
в песке пустынном и нестройном
и в женском теле непристойном
отрады не нашли мы.
Беспечную забыли трезвость,
воспели смерть, воспели мерзость,
воспоминанье мним как дерзость,
за то мы и палимы.

Летят божественные птицы,
их развеваются косицы,
халаты их блестят как спицы,
в полете нет пощады.
Они отсчитывают время,
Они испытывают бремя,
пускай бренчит пустое стремя -
сходить с ума не надо.

Пусть мчится в путь ручей хрустальный,
пусть рысью конь спешит зеркальный,
вдыхая воздух музыкальный -
вдыхаешь ты и тленье.
Возница хилый и сварливый,
в последний час зари сонливой,
гони, гони возок ленивый -
лети без промедленья.

Не плещут лебеди крылами
над пиршественными столами,
совместно с медными орлами
в рог не трубят победный.
Исчезнувшее вдохновенье
теперь приходит на мгновенье,
на смерть, на смерть держи равненье
певец и всадник бедный.
1940

— В Нью-Йорке особенно остро понимаешь, что можно провести всю жизнь на какой-нибудь маленькой вонючей кухне, глядя в обосранный грязный двор и жуя дрянную котлету. Будешь вот так стоять у окна, глядеть на это говно и помойки, а жизнь незаметно пройдет.

Vasily from STEREOTACTIC on Vimeo.

Цитаты

Всю свою жизнь я проплавала в унитазе стилем баттерфляй. (Щеглов А.В. Дневник «Фаина Раневская: Судьба-шлюха)

Нас приучили к одноклеточным словам, куцым мыслям, играй после этого Островского! (Из воспоминаний актера Сергея Юрского)

Хрен, положенный на мнение окружающих, обеспечивает спокойную и счастливую жизнь. (Ф.Г.Раневская «Дневники на клочках», 1999 г.)

Под самым красивым хвостом павлина скрывается самая обычная куриная жопа. Так что меньше пафоса, господа. (Скороходов Г. «Разговоры с Раневской», 1999)

Я как яйца: участвую, но не вхожу. (Щеглов Д. «Фаина Раневская. Монолог», 1998)

Каждый волен распоряжаться своей жопой, как ему хочется. Поэтому я свою поднимаю и уёбываю. (На партсобрании в театре Моссовета, на котором обсуждалось немарксистское поведение одного именитого актера, обвиняющегося в гомосексуализме)

Почему все дуры такие женщины? (Фаина Раневская «Случаи. Шутки. Афоризмы»/ Издательство: Захаров И. В.)

Жизнь — это затяжной прыжок из п…зды в могилу. (Щеглов А. «Раневская: Вся жизнь», 2005)

Для актрисы не существует никаких нeyдoбcтв, если это нyжно для рoли. (Воспоминания актрисы Елены Юнгер, съемки фильма «Золушка»)

Чтобы получить признание — надо, даже необходимо, умереть. (Шляхов А. Л. «Фаина Раневская: Любовь одинокой насмешницы», 2012.)

Эта дама может уже сама выбирать, на кого ей производить впечатление. (На высказанное мнение «На меня Сикстинская Мадонна впечатления не производит»)

Я не признаю слова «играть». Играть можно в карты, на скачках, в шашки. На сцене жить нужно. (Театр им. Моссовета, 1955)

Все приятное в этом мире либо вредно, либо аморально, либо ведет к ожирению. (из письма А.Щеглову в Кабул, 1983)

Женщины, конечно, умнее. Вы когда-нибудь слышали о женщине, которая бы потеряла голову только от того, что у мужчины красивые ноги? (Фаина Раневская «Случаи. Шутки. Афоризмы»/ Издательство: Захаров И. В.)

Пи-пи в трамвае — все, что он сделал в искусстве. (Раневская о режиссере Юрии Завадском)

Талант — это неуверенность в себе и мучительное недовольство собой и своими недостатками, чего я никогда не встречала у посредственности. (Щеглов А.В. Дневник «Фаина Раневская: Судьба-шлюха)

Лучше быть хорошим человеком, «ругающимся матом», чем тихой, воспитанной тварью. (Ф. Г. Раневская «Дневники на клочках», 1999 г. / Издательство Фонда русской поэзии при участии альманаха «Петрополь»)

На вопрос: “Вы заболели, Фаина Георгиевна?” - она обычно отвечала: “Нет, я просто так выгляжу”.
***
Старость - это когда беспокоят не плохие сны, а плохая действительность.
***
Деньги съедены, а позор остался. (О своих работах в кино)
***
Спутник славы - одиночество.
***
Жить надо так, чтобы тебя помнили и сволочи.
***
Сказка - это когда женился на лягушке, а она оказалась царевной. А быль - это когда наоборот.
***
Я говорила долго и неубедительно, как будто говорила о дружбе народов.
***
Семья заменяет все. Поэтому, прежде чем ее завести, стоит подумать, что тебе важнее: все или семья.
***
Пусть это будет маленькая сплетня, которая должна исчезнуть между нами.
***
Мне всегда было непонятно - люди стыдятся бедности и не стыдятся богатства.
***
Понятна мысль моя неглубокая?
***
Ребенка с первого класса школы надо учить науке одиночества.
***
Толстой сказал, что смерти нет, а есть любовь и память сердца. Память сердца так мучительна, лучше бы ее не было… Лучше бы память навсегда убить.
***
Знаете, когда я увидела этого лысого на броневике, то поняла: нас ждут большие неприятности. (О Ленине)
***

Чи знаєш ти, як сильно душу б`є безжальний дощ?
Так ніби він завжди чекав лише мене.
А як болить зимовий спокій нашого вікна,
Ніжно пастельний, як твій улюблений
Моне.

Така як ти
Буває раз на все життя
I то із неба.
Така як ти
Один лиш раз на все життя
Не вистачає каяття,
Коли без тебе я…

Забути все здається я б ніколи не зумів
Новий дзвінок скидає відлік волі на нулі
І погляд твій — він вартий більше ніж мільони слів
Вічно далекий, як і твій улюблений Далі.

Така як ти
Буває раз на все життя
I то із неба.
Така як ти
Один лиш раз на все життя
Не вистачає каяття,
Коли без тебе я…

Я к би колись
Сказала ти мені
Стати твоім човном,
Я к би колись, то
Взяв я тебе,
I на волю поплив
Я к би колись
Сказала ти мені
Стати тінью в ночі,
Як би колись,
Сказав я б не спав,
За тобою ходив
Тайною жив би я,

Буду завди ти так і знай,
другом твоїм, ну і нехай
Буду завди ти так і знай,
другом твоїм, ну і нехай

Як би колись
Сказала ти мені
Стати твоїм човном,
Як би колись,
То взяв я б тебе
І на волю поплив
Як би тоді,
Сказала ти мені
Стати тінью в ночі,
Я би тоді сказав
Я б не спав
За тобою ходив,
Тайною жив би я

Буду завди, ти так і знай,
Другом твоїм, ну і нехай
Буду завди, ти так і знай,
Другом твоїм, ну і нехай

Як би колись, дозволила б мені
Стати твоїм вином
Як би колись, дозволила б мені
Стати тілом твоїм
Як би хочаб сказала б ти мені
Стати твоїм вином
Як би дозволила б мені
Я б допив до країв с тобою
Душу споїв собою

Буду завжди, ти так і знай
Другом твоїм, ну і нехай
Буду завжди, ти так і знай
Другом твоїм, ну і нехай

Хочу тебе, ти так і знаю
Хоч би на мич, ну і нехай

Я не подарю тебе
Этот мир, он не мой
Я не подарю тебе
Даже звезд под луной
Я не побегу по росе
За тобой, босой
Не нарву в лесу букет
Ни весной, ни зимой
И не встречу новый рассвет
С тобой
Я не буду долго ждать
Под окном, вечерком
И не буду ночью спать
Окрыленный звонком
Не умру от злости я там
Если ты не одна
Вот такая ерунда
У меня, для тебя

Потому, что это судьба моя
Потому, что это судьба моя
Я не буду обещать
К тебе страстью пылать
И в признаниях рыдать
На коленях склонясь
Я не обману тебя да
Всем на свете клянясь
Вот такая ерунда
У меня, для тебя …
Потому, что это судьба моя
Потому, что это судьба моя …

Как во смутной волости,
Лютой, злой губернии,
Выпадали молодцу
Все шипы да терния.
Ах, он обиды зачерпнул, зачерпнул
Полные пригоршни,
Ну, а горе, что хлебнул, -
Не бывает горше.
Пей отраву, хоть залейся!
Благо, денег не берут.
Сколь веревочка ни вейся -
Все равно совьешься в кнут.
Гонит неудачников
По миру с котомкою,
Жизнь течет меж пальчиков
Паутинкой тонкою.
А которых повело, повлекло
Тех ветрами сволокло
Прямиком в остроги.
Тут на милость не надейся -
Стиснуть зубы да терпеть!
Сколь веревочка ни вейся -
Все равно совьешься в плеть!
Ох, лихая сторона,
Сколь в тебе не рыскаю,
Лобным местом ты красна
Да веревкой склизкою…
А повешенным сам Дьявол-Сатана
Голы пятки лижет.
Эх, досада, мать честна! -
Ни пожить, ни выжить!
Ты не вой, не плачь, а смейся -
Слез-то нынче не простят.
Сколь веревочка ни вейся -
Все равно укоротят!
Ночью думы муторней.
Плотники не мешкают.
Не успеть к заутрене -
Больно рано вешают.
Ты об этом не жалей, не жалей -
Ну что тебе отсрочка?
На веревочке твоей
Нет ни узелочка.
Лучше ляг да обогрейся -
Я, мол, казни не просплю…
Сколь веревочка ни вейся,
А совьешься ты в петлю!